концу смены приедешь, примешь дежурство…

Я надеялся выспаться, чтобы ночью бодрствовать; долго лежал под одеялом, натягивал его на голову даже, но сон не шел ко мне. А потом кто-то постучал в дверь. Пришлось встать…

На пороге нз коридорного сумрака возник Ыхлас.

— Заходи, — обрадовался я его появлению. — Пропал куда-то, носа не кажешь… Уже хотел сам к тебе наведаться!

— Подшефному колхозу ездили помогать.

Ыхлас — обратил я внимание — был весь какой-то помятый, что одеждой, что лицом… Под запавшими глазами отечные мешки.

— Не захворал ли?

— Надо завязывать, — со вздохом проговорил он. — Переборы пошли…

— Во-он что!.. — возмутился я. — Что же ты так пьешь-то?!

— Не в ту струю попал, — усмехнулся он. — Ничего… Выберусь на сухое место! Выговор, правда, получил. За прогулы.

— Докатился! Да ты что, Ыхлас?!

Битый час толковал я с ним — и ругал, и убеждал… Он покорно слушал, опустив голову.

— Хватит, — сказал потом, — я сам, Солтан, все понимаю… Если есть, дай мне двадцать рублей. Подзадолжал, расплатиться надо.

Уходя, предложил:

— Прошвырнемся вечером в горпарк? Вдвоем.

— С удовольствием бы, — ответил я. — Но у меня работа…

— В ночь?

— Да. — И я рассказал о поручении бригадира.

— Не везет!

И по интонации голоса, и по глазам Ыхласа я понял, что он звал меня с собой в горпарк, то ли боясь своего одиночества, то ли надеясь, что со мной у него совсем по-другому, чем с кем-либо еще, пройдет вечер… И в душе я тоже пожалел, что не смогу пойти с ним.

А ушел Ыхлас — все думал я о нем… Что же это он так сломался? Наверное, совсем другие ребята возле него в общежитии, не такая, как у нас, бригада… А что, если поговорить с Суханбабаевым и с нашими парнями — чтобы перевести его, Ыхласа, к нам в бригаду? Стройучастки разные, но трест-то один!

С этой мыслью и отправился я на ночное дежурство…

Был вечер, и я неторопливо ходил по стройплощадке, поеживаясь от сырой прохлады. Раскачивались на ветру электрические лампочки на столбах, освещая штабели кирпича, груды досок, мешки с цементом, которые лежали отдельно под дощатым навесом.

Зияли черными пустыми глазницами еще не застекленных окон коробки строящихся домов, иные из которых стояли пока без крыш, да и стены не всюду были подняты до необходимого этажного уровня. От этих темных и холодных зданий веяло стылостью, даже тревогой какой-то. И ведь по-другому выглядят они днем при свете, под солнцем! И конечно, совсем по-другому дома станут смотреться в ночи, когда их окна засияют огнями, эти огни отразят уют и тепло обжитого человеческого жилья…

Сумерки сгущались, шум большого города постепенно делался тише.

Я пошел в прорабский вагончик, посидел там, согреваясь, и потом снова долго ходил по площадке. А вернулся в вагончик, поставил на электроплитку чайник. Пора было перекусить.

Уже дымился чай на столике, я резал хлеб, когда за тонкой стеной послышались чьи-то шаги…

Выглянул — человек шел к двери. Ко мне.

— Ыхлас?!

— Я это…

— Ты чего?

— Некуда податься, дай, думаю, загляну…

— И молодец! Тут, видишь, даже топчан с подушкой есть. Мне спать не положено, а ты — пожалуйста! Прикорни, если захочешь…

— Я, может, уйду еще…

— Садись, садись! Ужинать будем.

Я обрадовался: вдвоем на посту — не одному! И чего ему уходить? Пусть тут дрыхнет…

Говорили о том о сем… И опять подмечал я в облике Ыхласа какую-то взъерошенность, даже глаза, казалось мне, были у него другие: тревожный блеск не уходил из них. Отвечал он порой невпопад, словно бы погруженный в свои тяжкие, угнетавшие его думы.

— В армию бы уйти, — вздохнул он, — да вот снова комиссию не прошел, не взяли. Плоскостопие нашли.

— Да ничего ж не заметно по тебе!

— А они заметили…

— В Халач не ездил? — спросил я.

— Надо бы, а то мать обижается… Соберусь как-нибудь.

— Когда у меня отпуск будет — давай вместе махнем?

— Угу… Хорошо бы. Да ведь нескоро…

— Лучше нескоро, чем никогда! Что ты все прислушиваешься?

— С чего ты взял… Ветер. Бр-р!..

— Проводами звенит… Ешь!

— Да не хочу я…

Может, час прошел или больше даже.

Вдруг я услышал неподалеку — как мне почудилось, в границах строительной площадки — приглушенный шум автомобильного мотора.

— Никак машина? — взглянул я на Ыхласа.

— И что? На дороге где-то…

— Да нет, здесь! Пойду я.

Ыхлас метнулся к двери, загородил выход:

— Не ходи, Солтан!

— Ты что?! А вдруг воры?

— Не ходи!

— Сдурел?

Ыхлас стоял, преграждая мне путь, и лицо его дергалось, как больное, в судорогах.

Мотор машины звучал все отчетливее…

Я резко оттолкнул Ыхласа и рванулся из вагончика. Так и есть!

В слабом, мутноватом свете я увидел, как двое незнакомцев, взяв из-под навеса по мешку цемента, качаясь под ними, тащили их к пролому в ограде. Там, конечно, и стояла машина…

Может, уже сколько-то мешков вынесли?!

— Стой! — закричал я. — Бросай мешки!

Но воры, как я предполагал, моего окрика не испугались и не побежали. Опустив тяжелые мешки на землю, они выжидательно смотрели на меня.

Оба были рослые, крепкие…

Их двое, я один.

Ыхлас?

Струсил он или с ними заодно? Закрадывалось сомнение…

— Ну-ну, иди, иди поближе, — угрожающе проговорил один из этих ночных гостей. — А лучше сматывайся в свой вагончик, запрись и сиди там тихо. Ничего не видел, ничего не слышал!

Мы стояли на расстоянии десяти — пятнадцати метров друг от друга. Я с тоской подумал: „Ни палки под рукой, ничего такого, чем бы можно было обороняться… Кирпичи, доски — за спиной, в стороне. А у этих, у каждого — по руке в кармане. Жест куда как многозначительный! Не за ножи ли держатся?“

— Ничего не выйдет у вас, мужики, — сказал я как можно громче и сам не узнал своего голоса. — Ничего не выйдет!

— Ты вот что, сопля, исчезни! — прошипел второй, будто безнадежно простуженный он был, с осипшим голосом. — Возьмем — и шито-крыто… А будешь шебурхать-ся — кишки вокруг шеи намотаем!

И прав я был: с ножами они! Блеснуло лезвие…

И тут, скосив глаза, увидел я в шаге-другом валявшийся на земле витой железный прут — кусок от арматуры… Метнулся к нему, схватил. Ну — это уже что-то! Не с голыми руками…

— Ах, падла такая, — закричал первый, тот, что грузнее был, с усами подковой. — Возникаешь? Попишем тебя, падлу такую…

— Не трогайте его! — услышал я за спиной страдальческий, почти плачущий голос Ыхласа. — Не трогайте!

Ыхлас подбежал и встал рядом со мной.

— Ты что, козел? — просипел